Народный артист России, лауреат Госпремии России за выдающийся вклад в развитие телевизионного кино, Игорь Масленников не любит, когда его расспрашивают о цикле про Шерлока Холмса.

Ведь под его руководством, кроме пяти картин про знаменитого сыщика, в творческом объединении телевизионных фильмов на «Ленфильме» были сняты такие ленты, как «Собачье сердце», «Жизнь Клима Самгина», «Открытая книга».

Мастер экранизаций, кроме Конан Дойля, перенёс на экран немало литературных произведений — Пушкина, Веры Пановой, Леонида Андреева, Марка Твена, А. Н. Островского.

Более 20 лет Масленников руководит студией «Троицкий мост» в Санкт-Петербурге, дважды выпустил студентов в Питере, готовит второй выпуск во ВГИКе. Так и живёт много лет — между двумя столицами. В этом году на XVII Российском кинофестивале «Литература и кино» Игорь Масленников был председателем жюри игровых и дебютных фильмов.

— Игорь Фёдорович, что вы думаете о проблемах современного российского кино?

— Что прокат в России отдан зарубежным кинокомпаниям, хотя интерес зрителей к «кино переживаний» сохранился. Доказательством тому — полные залы на фестивале «Литература и кино».

Русский зритель — особенный. Мы всегда приходили в кинотеатры, чтобы увидеть кино, в котором можно сопереживать героям, сочувствовать им, сострадать. Для нас кино всегда было искусством. И наша обязанность и в рамках кинофестиваля «Литература и кино» — поддерживать настоящее кино, а не развлекуху.

Могу только сказать, что многому можно поучиться у французов — у них зарубежные прокатчики с оборота платят очень высокий налог и таким образом поддерживают национальный кинематограф. А проблему проката русских картин нам не решить без поддержки государства. Многие фильмы, получившие награды на международных фестивалях, неизвестны русскому зрителю. Так случилось и с моей картиной «Письма к Эльзе» (2002 г.), получившей «Золотого павлина» на МКФ в Дели и приз на фестивале «Сталкер».

В плачевном состоянии, с точки зрения проката, находится отечественная анимация. Поскольку на телевидение попасть очень трудно, мультфильмы стали снимать не столько для детей, сколько для фестивалей. Поэтому считаю достижением то, что в этом году на нашем фестивале устроили конкурс анимационных фильмов. А что касается призёров, я объявлял их с радостью и прискорбием одновременно: с радостью за коллег из Белоруссии, Казахстана, они явно лидировали — и с прискорбием за русское кино.

— Недавно вы завершили большой проект — сняли три фильма по пьесам Островского — «Русские деньги», «Взятки гладки» и «Банкрот». Могли бы рассказать о замысле этой трилогии?

— Подобно моему учителю Григорию Михайловичу Козинцеву, который на старости лет взялся за Шекспира, я пытался «освоить» Островского, который, по русским стандартам, считаю, не уступает Шекспиру. Островский — великий драматург, настоящий мастер своего дела. Из 48 его пьес я выбрал те, в которых прослеживается тема денег, — «Волки и овцы», «Доходное место», «Свои люди — сочтёмся». Проект мой так и называется — «Русские деньги. Уроки г-на Островского». Все три пьесы не были экранизированы, потому что в советские времена мы не совсем понимали про все эти закладные, расписки, векселя, а сегодня — как про нас написано. И дело даже не в том, что мы понимаем теперь всю эту терминологию, а в том, что лица-то всё знакомые, всё та же русская компания. Те же характеры, та же нахрапистость и наглость.

Не знаю ни одного драматурга, который мог бы сочинить, допустим, то, что сочинил Александр Николаевич Островский в «Волках и овцах», как он поднял проблему имущественных взаимоотношений, всех этих подлогов, поддельных документов. Когда мы работали над пьесой, поразило, насколько умно сплетены все судьбы, причём не каких-то абстрактных фигур, а живых людей. Сила Островского в том, что он злободневен.

«Доходное место», считаю, абсолютно петербургская история — про взяточников и коррупцию в столице. Ну а «Банкрот» — актуальнее ничего не найдёте: речь о том, что теперь называется «недружественным поглощением». У меня так и стоят перед глазами субботние номера «РГ», где на толстых вкладках мельчайшим шрифтом печатались сведения о банкротствах. Десятки тысяч банкротств по всей стране — и всё это «предвидел» Александр Николаевич Островский.

— А какова прокатная судьба картин?

— Показываем на фестивалях. Фильм «Банкрот» стал лучшим фильмом X фестиваля комедий «Улыбнись, Россия!» Награду я получил из рук самого Пьера Кардена. На XVI фестивале «Литература и кино» наградой за лучшую роль второго плана в этом же фильме отметили Янину Лакоба.

— Неужели на ТВ не заинтересовались этим проектом?

— Увы, нет. Я предлагал сделать восемь серий из четырёх пьес, но ни НТВ, ни канал «Россия», ни Первый канал не отреагировали. Я не задавался вопросом, почему так. Ведь Островский сегодня популярен, его пьесы идут во многих театрах Москвы — причём на некоторых афишах по два-три названия. Просто решил, что не хватает стрельбы и трупов — одну Катерину из «Грозы» и припомнишь. Кроме того, неприятно, наверное, иметь дело с драматургом, пишущим о том, к чему на ТВ имеют непосредственное отношение. Поэтому я пошёл в Министерство культуры, где мне и дали деньги на первую картину.

— Скажите, а спонсоры не бегут?

— Не бегут, потому что задаются вопросом, как будут возвращаться деньги. А на сегодняшний день, за редчайшим исключением, когда проводится пиар-компания наподобие той, которая сопровождала показ фильма «Дневной дозор», ни одна картина денег не возвращает. Так что все надежды режиссёров — на фестивали и на то, что ТВ купит-таки картину. Деньги, сопоставимые с расходами, платят только там.

— Чем объяснить множество экранизаций в вашей фильмографии?

— Во-первых, по образованию я филолог, окончил филфак Ленинградского университета. Во-вторых, много лет проработал на ленинградском телевидении в литературной редакции. Во время резкого идеологического похолодания в 1965 году ушёл оттуда на Высшие режиссёрские курсы «Ленфильма» с должности главного редактора литдрамвещания. Так что всё, что связано с литературой, всегда было мне близко и интересно. Я читал даже лекции по экранизации литературы на славистском отделении Гилфордского университета в графстве Сассекс в Англии.

— Если бы вас спросили, насколько допустимы вольности в интерпретации литературного текста, что бы вы ответили?

— Приведу два примера из собственного опыта. В жизни студии «Троицкий мост» был такой момент, когда две наши картины — «Такси-блюз» Павла Лунгина и «Замри, умри, воскресни» Виталия Каневского получили призы на Каннском фестивале. И французы с «Седьмого канала» заказали нам серию фильмов по русской прозе. Все названия они предлагали сами. Как худруку мне пришлось первому экранизировать рассказ Леонида Андреева «Тьма».

Признаюсь, никогда особо не любил этого автора, а когда прочитал, с каким восхищением описывает он молодого террориста, прячущегося от полиции в публичном доме, где его пригрела старая проститутка, глубоко задумался, как же мне сделать эту работу. Дело в том, что когда-то в переписке Бунина я вычитал фразу о том, что террор рождён французами во времена Великой Французской революции, а террорист — чисто русское явление, это человек, у которого вместо сердца вставлена бомба. В самом деле, это только перед революцией террористы казались героями, а во что это выродилось, мы видим по сегодняшнему времени.

И, думаете, что я сделал? Перевернул всю эту историю с ног на голову. Террориста у меня играл пожилой Олег Янковский, а проститутку — 16-летняя студентка ВГИКа Ксения Качалина. И когда я поставил этого старого дурака, посвятившего всю жизнь взрывам, в идиотское положение, в котором он сталкивается с мудростью юного существа, всё и приобрело современное звучание. Но это пример того, как экранизация делается «от противного».

А вот с «Пиковой дамой» — совсем другой случай. Экранизировать пушкинскую повесть нам предложил Михаил Казаков, который затем отказался от работы по соображениям мистического характера. Мол, ни Эйзенштейну, ни братьям Васильевым, ни Михаилу Ромму «Пиковая дама» не далась. Считаю всё это чепухой, потому что Пушкин не может быть мистиком, Пушкин — это ясное солнышко, он совершенно нормален, и в сцене, где Германну привиделась старуха с тремя картами (откройте повесть!), написано, что он был вдрызг пьян. Вообще этот образ написан Пушкиным с презрением — таково было его отношение к «немецкому племени» петербургских ремесленников, хозяйчиков, офицеров. Он даже имени герою не дал, только фамилию — Германн. Короче говоря, чтобы спасти ситуацию, экранизировать «Пиковую даму» пришлось мне.

Как филолог я сразу понял, что мы должны слово в слово рассказать эту историю нашему зрителю, потому что пушкинскую «Пиковую даму» мало кто знает — все знают оперу братьев Чайковских. Мне даже попадался в руки путеводитель по Ленинграду с фотографией Зимней канавки, и внизу было написано: «Знаменитая Зимняя канавка, в которой утопилась пушкинская Лиза». Во-первых, не Лиза, а Елизавета Ивановна, а, во-вторых, не «утопилась», а вышла замуж, но в памяти зрителей осталось именно это, поскольку так всё было представлено в опере. Поэтому в нашем фильме Алла Демидова читает пушкинский текст, а 11 сцен повести сыграны замечательным актёрским ансамблем, в котором были и Гоголева, и Смоктуновский, и Соломин. Успехом картины считаю и то, что Германна сыграл Виктор Проскурин. Это пример экранизации, когда ничего не нужно придумывать.

— Вы говорили об актёрском ансамбле. Согласны, что именно это предопределило успех фильмов о Шерлоке Холмсе?

— Успех этого сериала предопределили, прежде всего, сценаристы Юлий Дунский и Валерий Фрид, которые принесли в наше объединение сценарий, названный «Шерлок Холмс и доктор Ватсон». Я никогда не испытывал интереса ни к детективам, ни к Конан Дойлю, но тут вдруг увидел, что они сделали открытие — обнаружили Ватсона, которого ни в одной из более чем 200 экранизаций не было. Потому что Ватсона не было и в книге у Конан Дойля — именно им написаны все рассказы о Шерлоке Холмсе. А сыграть одного Холмса, как бы ни украшал его автор, — он и кокаинист, и играет на скрипке, — и каким бы гениальным не был Василий Борисович Ливанов, ему бы не удалось. А сценаристы наделили Ватсона характером. Сделали живым человеко, и главное — создали пару. Так что фокус весь в этом. Первый фильм так и назывался — «Шерлок Холмс и доктор Ватсон».

Если вы придёте в Музей Шерлока Холмса на Бейкер-стрит в Лондоне, Холмсов найдете сколько угодно. Причём в основном — похожих на того, каким изображал его художник Ситный Паже, а Ватсонов, кроме нашего — и там не обнаружите. Его образа попросту не существовало, он если и мелькал иногда, был то толстым, то тонким, то рыжим с бородой и усами — одним словом, никаким.

— Скажите, вы сразу задумали несколько фильмов?

— Нет, мы сделали фильм и думали, на этом успокоимся. Но всё это происходило в эпоху, когда зрители ещё писали письма. На ЦТ стояли целые мешки писем с требованием продолжения. В течение 8 лет мы сняли 5 картин, хотя после «Собаки Баскервилей» можно было и остановиться.

— Народ потребовал от вас и продолжения «Зимней вишни». Это что, среднестатическая женщина всех так захватила?

— Писали в основном женщины. Видимо, почувствовали основной посыл картины — мужское покаяние перед женщиной за то тяжёлое время, так называемый «застой», когда мужики ничего не делали, пьянствовали и бесконечно курили на работе на лестничных площадках. А бабы работали, и по статистике, половина женщин Советского Союза была не замужем, а половину из этой половины составляли матери-одиночки. В то время, надо сказать, было много картин о женском одиночестве — «Одиноким предоставляется общежитие», «Осенний марафон». И мы, можно сказать, продолжили тему «Осеннего марафона», и Виталий Соломин — Ватсон — замечательно сыграл и в «Зимней вишне».

— Скажите, ваши студенты сами пишут сценарии?

— К сожалению, да, хотя кинодраматург — другая профессия. Причём неблагодарная. Читая лекции по режиссуре студентам сценарного факультета, я каждый раз говорил им: «Ребята, я не понимаю, как вы, вкладывая душу в литературный текст, согласны всякий раз рисковать, что он может попасть в руки какой-нибудь бестолковщины — и от вашего замысла ничего не останется?»

Ответа тут быть не может, такая это загадочная профессия — полностью отдавать себя в руки кому-то другому. Утешать может одно — что она более денежная, по сравнению, скажем, с писательством. Спросу больше, рынок богаче.

— А вы сами, считаете, вписались в рыночное время? Многие до сих пор находятся в состоянии, которое поэт выразил словами: «Я из этого времени выпал и уже никогда не впаду».

— Никогда не задумывался над этим вопросом. Но я, знаете, не ленивый человек и не ищу причин, чтобы ничего не делать. Когда-то в молодости я сказал себе, что никогда в жизни не буду снимать ничего конъюнктурного и заказного. В любом времени я оставался самим собой, так что для меня переменились условия работы, а не время.
Нина Катаева
Источник: file-rf.ru

загрузка...